Разделенные океаном - Страница 73

— Я буду иметь это в виду, мистер Пенн. — Она слышала, как некоторые рабочие сцены называют его «бой» или «ниггер»; он же делал вид, что не замечает этого. — О чем еще вы хотели со мной поговорить?

— Мистер Блинкер устраивает завтра в своем доме вечеринку, на которую приглашена вся труппа. Герби утверждает, что приглашение распространяется и на Зеке, но я хотел убедиться в этом лично.

— Совершенно верно. Мы втроем подготовили номер и собираемся показать его гостям.

— Вот как? — Мистер Пенн нахмурился, явно раздосадованный. — Зеке ничего не говорил мне об этом.

— Мы сами придумали это только позавчера.

— Понимаю. — Он протянул руку, собираясь закрыть дверь. — Вам пора переодеваться к следующему акту, мисс Мюррей. Желаю вам веселого и приятного Рождества — и Герби тоже, если я больше не увижу его перед уходом.

— Желаю того же вам и вашей семье, мистер Пенн.

До того как приехать в Америку, Анна никогда не видела чернокожих. Проведя здесь пять лет, она до сих пор не могла взять в толк, почему кто-то заслуживает иного отношения только из-за цвета кожи. Наверняка Господу это бы не понравилось. Разве не создал Он всех людей по образу и подобию своему? Лев все понимал, но девушка заметила, что чернокожих друзей у него нет. «Это не принято, Анна», — ответил он, когда она поинтересовалась у него почему.

На Юге были штаты, где чернокожим приходилось сидеть на отдельных сиденьях в задней части автобуса, и их не пускали в некоторые рестораны или магазины.

Это повергало девушку в ужас. Она испытывала негодование, и у нее начинала раскалываться голова, когда она думала о том, что чернокожие подвергаются столь презрительному обращению. Ее возмущал и тот факт, что люди, не сделавшие никому ничего плохого, вынуждены были обитать в Гувервиллях. Разве Господу не полагается хотя бы одним глазком поглядывать на то, что творится на земле?

Анна тратила добрую часть своих доходов на благотворительность. Она бы жертвовала и больше, но Олли Блинкер отговорил ее от этого.

— Ты должна думать о будущем, детка. Ты же не будешь танцовщицей всю жизнь, и тебе наверняка не хочется самой оказаться в какой-нибудь лачуге в Центральном парке, как та семья, которую ты взяла под свое покровительство, верно?

— В общем, да, — согласилась Анна.

Она испытывала чувство вины оттого, что могла покупать себе любую одежду, какая ей нравится, и есть то, что ей хочется, но если она обнищает сама, проблему бедности этим не решить. Так, во всяком случае, говорил Олли, да и Лев согласился с ним, когда Анна поинтересовалась его мнением.

На Рождество она проснулась пораньше и сразу же подбежала к окну, за которым простиралось серое небо, кое-где усеянное белыми клочьями облаков. Центральный парк застыл в объятиях мороза, а дорога сверкала, словно усыпанная бриллиантами. По ней медленно ползли редкие автомобили, а мужчина, выгуливавший собаку, оказался единственным пешеходом. Анна чувствовала тепло, исходящее от чугунного радиатора на стене. Внизу, в подвале, стоял паровой котел, обогревавший все здание. В памяти Анны вдруг всплыли воспоминания о другом Рождестве, когда она просыпалась и находила игрушки рядом с кроватью на полу, а в одном из серых школьных носков оказывались сладости и фрукты. В той комнате, вспомнила девушка, было очень холодно. Но воспоминания улетучились столь же быстро и неожиданно, как и появились.

Она надела теплое шерстяное платье, сапожки и шубку из искусственного меха, став похожей на игрушечного медвежонка, подхватила хозяйственную сумку, полную разноцветных свертков и коробочек, и направилась в кухню. Кристина, все еще одетая в халат, уже ждала ее с корзинкой еды, от которой исходил восхитительный запах индейки и сливового пудинга.

— Хочешь, я пойду с тобой, милая? — предложила она. — Ты не успеешь и глазом моргнуть, как я оденусь.

— Не надо, со мной все будет в порядке.

— Ну, смотри сама. Эрик уже ждет тебя внизу в машине.

— Спасибо, Кристина, — искренне поблагодарила Анна служанку. — Ты очень добра.

— Это у тебя добрая душа, милая. Сомневаюсь, что сегодня утром в Нью-Йорке найдется много людей, способных думать о тех беднягах, что ютятся в Гувервиллях. — Она похлопала Анну по руке. — Может, выпьешь кофе перед тем, как уйти?

— Нет, спасибо. После этого я пойду на причастие, и мне не хотелось бы нарушать пост.

— Ну, тогда я буду держать кофейник горячим к твоему приходу.

Эрик, водитель Блинкеров, был мужем Кристины. Он ничего не говорил Анне, но по его смуглому лицу она видела, что он неодобрительно относится к обитателям жалких лачуг, заполонивших дальнюю часть парка. Когда Эрик вылез из «дюзенберга», чтобы открыть ей дверцу, нос его сморщился, словно он уловил неприятный запах, — что, к несчастью, было правдой.

Весь этот участок пропах мочой и прочими неприятными запахами, что было неудивительно, учитывая антисанитарные жилищные условия. Летом вонь становилась нестерпимой. Туалетов здесь не было, а единственным источником воды служила стоявшая поодаль колонка, у которой обычно выстраивалась длинная очередь.

Под сапожками Анны заскрипела ломкая, прихваченная морозцем трава, когда она зашагала мимо убогих хижин к лачуге, в которой обитала семья Шульцев. Их жилище представляло собой пеструю и нелепую конструкцию из досок, металлических листов, старых мешков и обрывков картона. Вход прикрывала половинка деревянной двери, накрытая прохудившимся брезентом и рваным ковром. Очевидно, в прежние времена эта дверь висела в магазине, потому что в ней еще сохранился кусок стекла, на котором красовалась надпись: «Осторожно! Смотрите под ноги!» Анна понятия не имела, как эта семья ухитряется спать на разнокалиберных стульях, составлявших всю их скудную мебель, если не считать маленького столика.